Статья:

— Говорят, вы в психиатрии разбираетесь,

— Нет-нет! — немедленно открестилась я. — Я поликлинический психолог, с психиатрией совершенно работать не умею и никогда толком не работала. Идите в диспансер, могу дать телефон и адрес.

— Да мне и не нужно работать! — в свою очередь отмахнулась женщина. — Я понять хочу: он вообще больной или что? А мне никто ничего толком не говорит, только все друг на друга кивают. У психиатра мы уже были.

— И что он сказал?

— Сказал: надо наблюдать. Так вот я уже устала наблюдать-то. Хочется как-то определиться. Если б знать, что он здоровый, тогда я вот то могу делать, а если больной — тогда это. Понимаете?

— Думаю, что понимаю. Сколько лет вашему сыну?

— Шестнадцать.
Неожиданно. Я почему-то уже решила, что речь идет о маленьком ребенке и сложностях диагностики с каким-то из нарушений развития.

— И сколько лет вы «наблюдаете»?

— Да уж лет шесть точно. Но на самом деле — больше.

— И никакой реальной диагностики?

— Ну, все три модных диагноза ему, разумеется, кто-то ставил. Только я всякие книжки читала, и ваши в том числе, и сдается мне, что ничего из этого у него нет.

— Синдром дефицита внимания, аутизм, а третье?

— Синдром Аспергера.

— Ну да, разумеется. Хорошо. Рассказывайте тогда с самого начала. Заключения неврологов принесли?

— Принесла.

Конечно, меня больше интересовало заключение психиатра (психиатров), но они никаких заключений на руки родителям не дают — в этом есть своя логика, но и свои сложности — эдакая последовательная стигматизация данной области медицины. Не только этой, конечно. Онкология, венерология и психиатрия — вроде бы совершенно разные области, но все три всегда особняком, где-то на грани. Но что делать — живем как живем.

Пролистала папку с документами, ничего интересного и обращающего внимание не увидела, повторила:

— Рассказывайте.

— Со здоровьем у нас всегда все было нормально: родился, пошел, заговорил. Но вот в детском саду на него уже жаловались. Он спрашивал: а почему я должен? Допустим, им говорят: детки, давайте на горшок, ручки мыть и спать. А он: я не хочу спать, почему я должен?

— Как поступали воспитатели?

— По-разному. Одна запугивала и заставляла. Он делал вывод: я должен, потому что вы сильнее и меня накажете. Вторая объясняла и говорила: не хочешь — не спи. Но ты должен все время тихого часа молчать, потому что большинство других деток спят, и любые посторонние звуки будут им мешать. Он это вроде понимал, сидел тихо либо с книжками, либо с игрушками.

Потом он еще игрушки у детей отбирал и тут же аргументировал: я у него отобрал, потому что я сильнее. А вот Миша мог бы у меня отобрать, он меня сильнее, но ему не надо, потому что он тупой и ленивый. А воспитательница сильнее нас всех, она всех нас может наказать, а мы ее не можем.

Учительница первая, молоденькая, говорила: Эдик ваш к учебе способный, но у него совсем нет эмпатии. И признавалась: он мне не нравится. Может, это и непедагогично было, зато честно. Я вот тогда в первый раз и стала его по врачам таскать, чтобы определиться. Да еще тетрадку у него нашла. Но это уже классе в пятом было.

— Что было в тетрадке?

Если честно, к этому моменту я опасалась, что сейчас она расскажет, как на каком-то этапе своей биографии лишенный эмпатии Эдик начал мучить животных, и тогда он сразу заочно не понравится мне, и дальше никакой конструктив между нами, увы, уже будет невозможен.

— Она была спрятана и почти вся исписана. И там были какие-то странные вещи, которые он сам ну вот никак не мог придумать, то есть откуда-то переписал.

— Что за вещи?

— Муж в интернете поискал и сразу нашел. Это был «Майн Кампф» Гитлера.

— В пятом классе?

— Даже раньше. Я теперь вспомнила, что мы с мужем решали: сказать той молодой учительнице или нет. Значит, раньше пятого.

— Вы спрашивали у Эдика, зачем он это переписывал?

— Да. Он сказал: чтобы лучше усвоилось. Им так учительница говорила: если пишешь рукой, лучше усваивается.

— Что было дальше?

— Дальше он увлекся насекомыми и пошел в энтомологический кружок. Разводил жуков и тараканов в каких-то банках, кормил, ухаживал, общался с другими такими же ребятами. Мы очень обрадовались: может, потом будет ученым, а ученые все со странностями, ничего страшного.

— Чем все кончилось?

— Вы, наверное, будете смеяться или подумаете, что это я сама с приветом. Но руководитель этого кружка оказался сатанистом и совершенно этого не скрывал. А нам мало и без того было? Я Эдика оттуда сразу забрала, конечно, да и не я одна. Вы мне, конечно, не верите…

Я, как ни странно, верила, потому что давно лично знала этого парня. Профессионал в энтомологии и с детьми работает прекрасно. Но по убеждениям сатанист, да. А где вы видели энтомологов без странностей?

— Давайте дальше.

— Дальше в том же духе. Учителям он не хамит, то есть вот ни одного прямо оскорбительного слова, но уже трое отказались работать с классом, если он там. Два раза мы школу меняли: один раз учителя жалобу директору писали, а другой раз — родители. Там его и фашистом называли, и выродком, и еще как-то — я не запомнила.

— А в семье у вас с ним какие отношения?

— Да в общем-то нормальные. Если его не трогать, так и он никого не трогает. Сидит, читает что-то в интернете, пишет. Может помочь по хозяйству, если прямо попросить и аргументировать.

— Он с вами разговаривает об отвлеченном, о своих взглядах?

— Нет. Уже давно нет. Говорит, что мы продукт нескольких поколений пропаганды и все равно не поймем. Но я знаю, что у него в интернете много друзей, единомышленников и как бы не последователей. У него в компьютере есть коллекция снимков — они практически все странные и про войну. Например, совершенно голые негры с автоматами Калашникова что-то патрулируют. Представьте, что, если он, несовершеннолетний, еще и секту какую-нибудь организует? Нас же засудят всех, а у меня дочке шесть лет.

— Логично. Ну что ж, давайте я гляну на вашего Эдика.

— А потом скажете мне?

— Если что-то конкретное увижу — скажу.

• * *

Эдик невысокий, чуть полноватый, но глаза живые и ясные.

— Когда мама меня к вам записала, я ознакомился в интернете с вашими взглядами. Социал-дарвинизм — это немного устарело, конечно, но в целом ничего. Лучше, чем всякие голубые и розовые сопли.

— Я рада, что мои взгляды тебе пришлись, — кивнула я.

— В результате прочитанного я в некоторой степени заинтересован в нашем разговоре, и поэтому мне не хотелось бы сразу отпугнуть вас тем, что может показаться вам, в силу сложившихся у вас стереотипов, некоторым радикализмом моих взглядов. В силу вышесказанного я готов сначала ответить на ваши вопросы.

Вот прямо так и сказал. Ни черта себе! — подумала я.

— Твоя мать много лет в тревоге и не знает как быть. Она думает: либо ты псих и тогда тебя надо лечить и относиться соответственно. Либо ты здоровый, и тогда никаких снисхождений и насильственная социализация по методу кнута и пряника. Меня она выбрала очередным по счету экспертом. Я не сразу, но согласилась.

— Не без удовлетворения признаю, что мои экивоки и опасения были излишними, — Эдик наклонил голову и даже обозначил привставание из кресла. — В отличие от большинства современных взрослых, вы способны выражаться и, возможно, даже мыслить прямо.

— Я несколько устала от твоих замысловатых комплиментов, — призналась я. — Мать со слов учителей описывала тебя как изощренного хама. У меня когнитивный диссонанс.

— Понял, — без улыбки кивнул Эдик. — Постараюсь исправиться. Как вы полагаете, какая самая большая ложь современной цивилизации?

— Религии? — неуверенно спросила я, пытаясь сообразить, как может двигаться его мысль.

— Нет, религии — это очень сложно, древне и многослойно, я говорю о новейшем времени.

— Реклама?

— Ближе, но все равно не то.

— Тогда скажи сам, мне в твою голову не влезть.

Как ни странно, в ответ на эту предельно незамысловатую шутку-банальность Эдик заулыбался и явно расслабился.

— Самая главная ложь — это что всем нужно одно и то же.

— Не поняла, поясни.

— Новейшая современная цивилизация построена на тезисе, что все люди равны, фактически одинаковы и всем им нужно одно и то же — мир, стабильность, достаток, уверенность в будущем, парный близкий человек рядом, возможность спокойно растить детей в домике с садиком и со всеми удобствами, иметь друзей, а также работать на стабильной работе, которая в идеале имеет некоторую творческую компоненту. Я все перечислил?

— Ну, в общем, наверное, да, — я не понимала, куда он клонит. — А что, по-твоему, это не так? Людям все это не нужно?

— И вся цивилизация, реклама, пропаганда, производство и прочее сейчас в цивилизованном мире работает в направлении — каждому все это обеспечить, — игнорируя мой вопрос, продолжал Эдик.

— Это плохо?

— Это вранье.

— Почему? Вот я человек, и мне нужно большинство из того, что ты перечислил.

— Вы — пожилой человек, — невозмутимо сообщил юноша. — И для вас мир и стабильность, возможно, уже действительно в приоритете. А большинству молодых особей и значительной части зрелых нужно совсем другое. Особенно тем, кто еще не вышел в размножение. История человечества, если смотреть на нее непредвзято, демонстрирует это ярче яркого. Домик с садиком — всего лишь приз, к которому нужно прийти в конце пути, если не погибнешь. Но вовсе не сам путь.

— А что же им нужно на самом деле?

— Вы знаете. Бунтовать, сражаться, подставлять друг друга, интриговать, грызться за иерархию и всякое такое. Нам говорят: ты должен хотеть домик с садиком, женой-мужем и детьми, за это люди сражались и гибли на баррикадах. Веками. Чтоб каждый мог. И теперь (по крайней мере в странах первого мира и у нас в России) — каждый может. Ура. За один день тебе этот домик сто раз по телевизору в рекламе покажут. Ты должен хотеть. Потому что все хотят. Это даже доказательств не требует. А если ты не хочешь и хочешь другого, ты не цивилизованный человек. Ты выродок, и тебе тут не место.

— Никому из молодых не нужен домик с садиком? Любимый человек рядом?

— Не передергивайте, пожалуйста! Человеческая жизнь длинная. Есть разные периоды. Например, старость. Или вот детенышей лучше растить в покое, на это время женщине, наверное, нужно вот ровно то, что в рекламе показывают. Хотя любой мужчина, мне кажется, там сразу или через месяц просто задохнется. Или где-то на стороне доберет. Но я подозреваю, что и женщинам — не всем. У нас же и женщинам, и мужчинам дают одинаковое образование, так почему же ей потом на двадцать лет отказываться от всякого другого?

— Допустим. Но чем же плохо это вранье, если оно позволяет обществу жить без войн и в достатке?

— Тем же, чем и любое другое вранье. Если кругом ложь, то вместо очевидных внешних демонов люди начинают сражаться с внутренними, а они куда опасней и коварней.

Я долго молчала.

— И что же, по-твоему, надо сделать современной цивилизации? — спросила наконец. — Опять выпустить внешних демонов, как это два раза сделали в ХХ веке?

— Не уверен. Я думаю, для начала надо признать, что мы не равны даже сами себе в разное время. И хотим разного. И домик с садиком — всего лишь один из вариантов. Прообраз Эдема, да. Но практически неосуществимый в реальной жизни. Здесь и сейчас нормально хотеть другого. Признать. А потом уже думать, что с этим делать.

— А иначе?

— Иначе — либо взрыв, либо… не знаю что. Массовый эскапизм? У меня сейчас из семи друзей четверо в депрессии, еще двоим поставили нервное истощение (это те, которые на ЕГЭ пупок рвут). Им всем от 15 до 20 лет. Это нормально?

***

— Ну что, доктор? Это психиатрия? — женщина смотрела с нетерпеливым ожиданием.

— Нет. Не психиатрия.

— А что же это тогда? И что нам с этим делать?

Если бы я знала.