Статья:

Как бы вы объяснили смерть тому, кто младше трёх лет? Большинство взрослых сами напуганы тем фактом, что однажды мы перестанем существовать и жизнь продолжится без нас. Так как же может понять эту идею тот, кто ещё боится пылесоса?

В марте 2006 моя жена Эмма умерла от распространенного рака груди. Ей было 37 лет. Нашему единственному сыну Дугласу было без одного месяца три года. В суматохе, окружавшей это событие, я даже не помню, сказал ли ему о смерти его мамы, хотя, наверное, всё-таки сказал в какой-то момент. Но на следующий день после похорон все разъехались по домам, и мы остались одни. Началась моя жизнь как отца-одиночки, и я знал, что у моего сына будет куча вопросов.

С того момента, когда рак Эммы вернулся – это было летом 2005 года – было ясно, что Дуглас не понимает, что происходит. Умирающие похожи на людей, дрейфующих в полосе морского прибоя. Вот, кажется, волна приблизила их немного, и вы ловите мимолётный, жестокий проблеск их старого "Я", и немедленно убеждаете себя, что им стало лучше. В следующий момент волна относит их от вас, и они оказываются потеряны где-то далеко. Дуглас довольно естественным образом (хотя я знаю, что это разбило сердце моей жены) отдалился от неё и привязался ко мне.

В течение нескольких месяцев после смерти Эммы концепция умирания просто захватила Дугласа. Я вооружился букетом того, что можно было бы описать как "детский набор инструментов про смерть". Книги "Прощальные подарки Барсука" (мрачный старый подавленный Барсук собирается их купить и никому ничего не говорит), "Что бы ни случилось" (не совсем про смерть, скорее, про вечность материнской любви), и "Всегда и навсегда" (книга про Барсука, переписанная каким-то хиппи) были рекомендованы для этой цели. Мы их читали и разговаривали про маму.

Я придумал объяснение, которое звучало примерно так: "Мама очень сильно заболела, и врачи не смогли ей помочь. Когда люди так сильно заболевают, их тела перестают работать, и они умирают. Она не хотела умирать. На самом деле, она очень расстраивалась, потому что знала, что больше не увидит тебя и папу. Но она умерла, и мы её действительно больше не увидим. Ей больше не грустно. Я скучаю по ней, и это нормально, если ты тоже будешь скучать. Но она всё ещё в наших сердцах и в головах. У нас есть её фотографии и воспоминания о ней. Она любила тебя и твоего папу, а любовь, как и свет звёзд, никогда не умирает".

Последнее предложение было взято прямо из книги "Что бы ни случилось", где Большой (мама) объясняет Маленькому (ребёнку), что, несмотря на то, что звезды умерли много лет назад, их свет всё ещё есть в небе. Этот образ был невероятно успокаивающим для меня. Примерно через месяц Дуглас перестал просить меня почитать ему все эти книги. Я почувствовал себя скованно: эти книги помогали мне самому смириться со смертью Эммы.

Каждое утро сын приходил ко мне в кровать и просил рассказать ему "историю о маме". Это заставляло меня, полупроснувшегося и пытающегося это не показать, придумывать какую-то историю про его маму, например, когда она ещё была маленькой девочкой – чаще всего фантастическую. Неизбежно эти рассказы переходили в разговоры о смерти. Как-то Дуглас сказал "Мама умирает каждый день", и я вдруг понял, что он понимает смерть как ещё один способ бытия, подобно грусти или радости, и перспектива заключалась в том, что в какой-то день мама перестанет умирать.

Это был не первый момент явной путаницы. Однажды утром он посмотрел на меня и сказал: "Мама в наших сердцах" – постучал себя по голове, а потом добавил: – "И в наших головах" – и постучал себя по груди. И это было почти так же мучительно, как в тот день, когда я перебирал ящики нашего комода и наткнулся на одну из тускло-розовых шляп, которые она носила во время радиотерапии, чтобы скрыть лысую голову.

– Мама, – сказал Дуглас и надел её.

Затем он нашёл её коричневую шляпу с оранжевым камушком и настоял, чтобы её надел я. В течение следующего часа мы играли в Лего в её шляпах. Потом пришло время выходить из дома.

– Я надену мамину шляпу, – сказал он.

Мамина шляпа выглядела как Зум, один из ярких леденцов, популярных в 70-е. Было невозможно представить, чтобы мой 3-летний сын, уже слегка озабоченный своей феминностью, надел эту шляпу.

– Послушай, – сказал я, – Это была мамина шляпа, и мы ведь не хотим её потерять, она очень ценная. Давай оставим её тут, а?

Он согласился. Я безмолвно извинился, потому что Эмме бы, наверное, это показалось забавным, ведь в целом это было довольно противоречиво, что такой мрачный северный брюзга, как я, постоянно озабочен мыслью, не будет ли кто-то смеяться над Дугласом и, следовательно, надо мной.

И она была бы права.

Вот так мы путались, Дуглас задавал вопросы, я отвечал на всё, на что мог. Когда он пугался или ушибался, когда я ругал его и он плакал, он всегда звал маму. Она была последним убежищем, человеком, к которому он обращался в моменты наибольшей уязвимости. Это казалось мне душераздирающим, но одновременно и успокаивало. Он не был роботом. Он не забыл её. Как большинство маленьких детей, он просто жил только в настоящем. Я думаю, он всё ещё ожидал, что когда-нибудь она войдёт в дверь нашего дома, обнимет и извинится, что так долго отсутствовала. Если честно, и я тоже.

Иногда его вопросы были трудными. Я поговорил с социальным работником о том, как помочь ему справиться с потерей. В результате разговора я решил ничего не говорить про рай. И не потому, что я атеист. Просто, скажите ребёнку, что его мама ушла в "более лучшее место", и вы ничего не сможете сделать с тем, что он будет гадать – а почему она не взяла его с собой? И с тем, что у него будет чувство брошенности, и с тем, что он будет считать, что его не любили настолько, чтобы держать около себя. Или он будет думать, что сделал что-то не так, и поэтому она ушла туда, где лучше. Короче, небеса могли подождать.

Это вызвало некоторые проблемы с другими детьми. Спустя несколько месяцев после смерти Эммы мы остались на ночь в доме друзей. Их маленький сын, чуть старше Дугласа, чья бабушка тоже недавно умерла, спросил моего сына во время игры, где его мама.

– Она умерла, вот где, – ответил Дуглас в своей практичной манере.
– Она в раю, как моя бабушка?
– Нет, – резко ответил Дуглас.

Вы можете представить, как ошеломленно смотрел на Дугласа этот мальчик, и сколько неловких вопросов он задал своим родителям о том, почему мама Дугласа попала в ад.

Конечно, избегание темы рая в конце концов подняло тему того, где же на самом деле Эмма. Я чётко понимал, что не стоило приближаться к правде. Правда состояла в том, что её кремированные останки были в пурпурном контейнере за моим столом. "Мы сожгли её, сынок, и теперь она в этой коробке" – ой, нет.
Я знал, что у нас нет никакого мемориала Эммы, нет места, где можно о ней поговорить или посмотреть другие похороны. К счастью, её родители были расторопнее и посадили в её честь дерево в дендрарии. Теперь мы ходим туда на пикник, и Дуглас играет там со своими двоюродными братьями и сёстрами. Я знаю, что Эмма была бы от этого в восторге.

Люди часто спрашивают меня, как мы справились. Было непросто, но Дуглас сохранил мой рассудок в порядке. Я думаю, что он помог мне больше, чем я ему. Если бы у меня не было его, как причины просыпаться по утрам, ложиться вовремя и всё такое, моё горе с большой вероятностью было бы таким, что я бы заполз в ближайшую бутылку виски и сдался. Вместо этого я был занят кормлением, одеванием, играми и разговорами с моим малышом, что дало мне цель.

Конечно, жизнь родителя-одиночки требует очень многого, хотя я получил бесценную поддержку от семьи и друзей. Мне пришлось, как многим одиноким родителям, быть и мамой и папой. Мой энтузиазм в отношении игры Scalextric или футбола сильно ослабевал после приготовления девятой порции макарон с сыром, или после стирки. Но мы преодолели и это. Восстановление после смерти того, кого вы любили – это долгий и постепенный процесс. Это как будто свет выключают, и вы внезапно оказываетесь в полной темноте; потом, очень медленно ваши глаза привыкают, и вы начинаете что-то видеть.

Но всё ещё чертовски темно.

Прошло более трёх лет с тех пор, как умерла Эмма. Мы всё ещё часто разговариваем о ней. Дугласу, кажется, нравится, что у него такие же голубые глаза, как у неё. Он уже узнал про рай и решил для себя, что его мама там. По-моему, это отлично.

Наша жизнь продолжается. Я женился снова (встретил маму-одиночку в детском саду), и у него теперь есть сводная сестра. Мы ждём ещё одного ребёнка. Дуглас уверен в себе и счастлив. Слегка одержим смертью, но это типично для многих детей и вовсе не удивительно, если помнить, через что он прошёл. Сейчас он изучает реинкарнацию. Когда я укладывал его спать несколько дней назад, он сказал, что уже решил, в виде чего именно хочет переродиться.

– И что же это? – спросил я его.
– Я, – улыбнулся он.