Статья:

Современные дети и подростки все чаще испытывают фрустрацию. И потому задают взрослым неудобные вопросы, которые ставят в тупик не только их, но и психологов.

– Здравствуйте! Меня зовут Маргарита. Я ваша ровесница.

"Это почему-то должно быть для меня важным?" – мысленно удивилась я, но вслух ничего не сказала. Может быть, она сама потом объяснит.

– Я бабушка. У меня трое детей и шесть внуков.

– Круто! – высказалась я, зависти не скрывая, потому что видела: моя зависть будет ей приятна. – О котором из ваших внуков мы сегодня будем говорить?

– Обо всех!

– Обо всех не получится, – твердо сказала я и выразительно посмотрела на часы.

– Тогда обо мне самой! "О времени и о себе" – помните?

"О господи! – мысленно вздохнула я. – Моя сверстница, бабушка шести внуков в экзистенциальном кризисе, взывающая к моему пониманию…"

– Может быть, все-таки кого-нибудь из внуков выберете? – я сама услышала жалобность в своем голосе. Она тоже услышала, конечно.

– Хорошо, давайте тогда про старшего…

– Давайте-давайте, – радостно и поспешно закивала я.

Маргарита закатила глаза, вытерла платочком углы губ и поправила перманент. Теперь я ее не торопила, потому что договоренность уже была достигнута.

– Моего старшего внука зовут Вениамин, Веня. Ему шестнадцать лет. У моей старшей дочки четверо детей…

– А у двух других по одному? – я почему-то уже мысленно распределила ее внуков по двое на каждого ее ребенка и теперь испытывала странный дискомфорт от нарушения мною самой придуманной пропорции.

– Нет. У меня две дочки и сын. У старшей дочки четверо детей. У сына двойняшки. А младшая дочь сказала, что детей рожать никогда не будет, потому что положить лучшую часть своей единственной жизни на вскармливание и взращивание личинок кажется ей совершенно непривлекательным занятием. Тем более что старшая сестра и братец уже обеспечили передачу нашего семейного генофонда следующему поколению.

– Что ж, тоже позиция, – я пожала плечами. – В конце концов, людей на планете действительно очень много…

– Вы знаете, – Маргарита наклонилась ко мне и существенно понизила голос, как будто нас кто-то мог подслушать и ей этого очень не хотелось. – Я теперь сама иногда думаю, что она права…

– Но помилуйте, Маргарита! – искренне удивилась я. – Вы-то ведь давно уже сделали свой выбор и давно вырастили своих детей. Вас это теперь касается только теоретически. А если вас утомляет помощь в выращивании внуков, вы всегда можете от этого отказаться: это дети ваших детей, и именно ваши дети, а не вы, несут за них ответственность.

– Да ничего меня не утомляет! И не в этом вовсе дело!

– А в чем тогда?

– Моя старшая дочка несчастна!

– Объясните.

– Веня у нас у всех был первый, и мы, конечно, все в него вкладывались по полной – мама, папа, дядя, тетя, бабушки и дедушки с обеих сторон. Он очень быстро развивался. Уже в три года знал буквы, а в три с половиной начал…

– Дальше все понятно, – сказала я. – Переходите к следующему блоку вашего рассказа.

– Потом Веня поступил в престижную гимназию…

– Тоже понятно. Когда снизилась успеваемость? В пятом классе? Позже? С рождением у матери кого-то из следующих детей?

– Никогда не снизилась, – Маргарита с удивлением взглянула на меня. – Вениамин и сейчас один из лучших учеников в своем классе.

Ага. Я ошиблась в своих предположениях. Тем лучше.

– Что же вас беспокоит в нем сейчас?

– Он сам несчастен и делает несчастными всех окружающих.

Я оказалась в затруднении. Обычно люди в возрасте Маргариты понятиями "счастлив – несчастлив" уже не очень-то и оперируют, предпочитая конкретику: достаток, здоровье, социальное окружение, успехи в работе или учебе. Но для нее эти понятия явно значимы. И эта ее прошлая заявка: "Тогда будем говорить обо мне…"

– Маргарита, а вы сами считаете себя счастливой?

– Вот! Вот! Вы сразу угадали суть! – явно обрадовалась Маргарита. – Я так и знала!

– Какую суть? Что вы знали? – в полной обескураженности спросила я и сдалась. – Объясните мне, что вы имеете в виду.

– Я сама долго над этим думала, и с мужем мы говорили. Почему в нашем поколении почти все сейчас довольны своей жизнью, хотя она нас не особо и баловала с самого начала. А эти все сейчас вырастают в холе и неге, и все равно недовольны – депрессии у них там всякие, апатии и прочее. У меня есть сестры, и старшие подруги, и младшие, у них и дети, и внуки, и все они почти на них жалуются: катаются как сыр в масле, но все им не так, все им родители, взрослые, мир в целом чего-то недодали.

– Может быть, вернемся к Вениамину? – осторожно предложила я, почему-то вспомнив Грету Тунберг и решив, что банальных обобщений с меня пока достаточно.

– У третьего ребенка моей дочки, Кости, была родовая травма. И он сейчас немного отстает в развитии. Но с ним, конечно, много занимаются, и родители, и специалисты, и прогресс есть, дефектолог сказал, что, может быть, он даже в обычную школу сможет пойти.

– У Вениамина плохие отношения с Костей?

– Никаких у него с ним отношений. Веня его просто не видит, как будто табуретка такая в коридоре стоит. Но где-то год назад он дочери сказал: я бы хотел за границей дальше учиться, у нас многие из класса собираются, даже кто глупее меня. Дочь не работает, потому что с Костей надо много заниматься, и тогда она уже Люсенькой беременна была. Она ему говорит: ты же понимаешь, мы себе этого по деньгам позволить никак не можем. Если ты потом сможешь сам, или грант какой и подрабатывать там… Он сразу ушел молча и дверью хлопнул. А еще после, когда Люсенька уже родилась, сказал: ну вот непонятно, зачем это – плодиться как кролики и вкладываться в неполноценных. Неужели непонятно, что лучше меньше количеством, но лучше качеством и уж дать нормальные возможности… У дочери после этого молоко на неделю пропало, Люсенька плакала ночами. Мы с дедом пытались с ним поговорить, а он нам: да бросьте вы, все разумные люди так считают! Мне в гимназии даже учительница сказала: "Если бы у тебя при твоих данных были соответствующие стартовые возможности… но, конечно, твоей семье следовало бы подумать об этом заранее". Дед так взбеленился, что пошел в эту гимназию разбираться. Учительница, конечно, сразу отреклась от всего: мальчик неверно меня понял! Но я тут, если честно, верю Вене, а не ей.

И всем им все время кажется, что чего-то не хватает. Даже Люсенька уже ручкой на братьев и сестру машет: уходите! Моя мама!

А я вспоминаю, как мы с сестрами росли. Я средняя была, мама у нас контролером ОТК работала, а папа – экскаваторщиком. Если они на нас и смотрели вообще, так это чтоб поругать за что-нибудь: двойку принесли или посуду не вымыли, или с улицы не пришли вовремя. И мне потому очень нравилось, что у меня еще две сестры – вся ругань на троих делилась. А если что покупали кому-то, так мне тоже от того доставалось. Старшая сестра даст велосипед покататься и кофточку поносить, а младшая – игрушку поиграть. Мне всегда казалось, что у меня всего хорошего втрое, а плохого – разделить на три. И все мне во дворе и в классе завидовали, потому что тогда в Ленинграде у большинства ни братьев, ни сестер не было – в одиночку росли. А папа нам всегда, особенно если выпьет (трезвый-то он больше молчал), только одно и говорил: учитесь, бестолочи, пока государство позволяет! Если не будете учиться, то будете всю жизнь на стройке или на фабрике горбатиться, а если выучитесь хорошо, то будете все ходить в белых халатах и только пальцем с маникюром на кнопки нажимать… Вот тридцать лет, как папа умер, а как сейчас у меня этот палец с маникюром…

– Вы все вот это рассказывали Вениамину?

– Сто раз. Он говорит: ну, конечно, вы же все росли и жили в нищете и в необразованной среде, где ж вам было понимать…

– Но вы ведь понимаете, Маргарита?

– Конечно. Не сразу, но я поняла. Мы все, все мое поколение, чувствуем себя достаточно счастливыми, потому что жизнь дала нам намного больше того, на что мы могли рассчитывать и даже надеяться. Мы пришли в мир, где все было в дефиците. Колбаса, книги, сапоги, холодильники, свобода слова и свобода передвижения – вообще все. Мы росли и думали, что так и надо, ведь другого-то не видели никогда. Мы слушали старших, смотрели телевизор и думали: хорошо, что нет войны! Потом перестройка, материально стало еще хуже и было страшно: а вдруг война и настоящий голод? Но зато появились какие-то свободы, и это было интересно: книжку купить и прочесть, платье и туфли выбрать в кооперативном ларьке – без блата и без очереди. Я в 27 лет первый раз в жизни попробовала ананас и первый раз Библию увидела и прочла. А в 30 – съездила в Финляндию, за границу. А потом и это минуло, и с каждым годом становилось все интереснее и все больше возможностей. И машину, и квартиру, и землю, кто работает и хочет, может сейчас себе купить. А интернет, а гаджеты, а как сейчас в банках все хорошо и удобно устроено! А медицина как продвинулась! У меня когда папа болел, мы так и не дождались по знакомству ему УЗИ за деньги сделать – затянули с операцией, и умер он. А сейчас… Мы в детстве и в молодости такого повседневного изобилия, свобод и удобств не ожидали и даже вообразить себе не могли. Поэтому нам и нравится все.

– Я в детстве вообще-то на Марс собиралась слетать, когда вырасту, – проворчала я.

– Это да, с этим не получилось, – Маргарита равнодушно махнула рукой, и я поняла, что средняя дочка контролерши ОТК и экскаваторщика в детстве о космических полетах не мечтала. – Но зато все другое как улучшилось! А теперь – обратная картина. Дети, которые сейчас, и внуки. Мы их с детства всем закармливаем, в том числе и вниманием родительским, то есть у них изобилие на старте. И говорим, какие они прекрасные и ценные. Они такими и вырастают – прекрасные и ценные в прекрасном мире. Но куда же стремиться? У сына двойняшки так и говорят уже: мы не хотим вырастать, мы хотим все время вот так жить вдвоем, с папой и с мамой и играть все время. Ну так и быть, в школу ходить и уроки делать, раз это надо. А вырастать, что-то там преодолевать, семью заводить – нет, этого мы всего не хотим. У них даже друзей настоящих нет, только френды вконтактике, потому что долгая настоящая дружба с настоящим человеком, вы же понимаете – это тоже работа, временами нелегкая. А когда вдруг оказывается, что в этом мире не все для них, они просто бесятся или падают на спину и лапки складывают. И главное, они ведь сами во всем этом, получается, не очень и виноваты. Это мы для них такой прекрасный мир сделали. Хотели как лучше…

– А получилось как всегда, – уныло закончила я.

– Дочь мне говорит: "Я всегда, как и ты, хотела большую семью, а теперь я ничему не рада, потому что у меня явно ничего не получается". Сын все время на работе, и они с женой еще одного ребенка хотели родить, а теперь насмотрелись на старшую и на Вениамина и думают, что надо как-то этих вырастить, и все. А моя младшая дочка получила два высших образования, зарабатывает, развлекается с такими же, как она, ездит по всему миру и просто злорадствует. В детстве у них всех очень хорошие отношения были, а сейчас старшая младшей фактически от дома отказала и мне объяснила: "Она придет, покажет фотографии из какого-нибудь Вьетнама или с Карибских островов, посмеется надо мной, детей подразнит подарками и уйдет. Веня мне: "Вот, мама, был бы у тебя я один, сейчас бы и ты жила как тетя Лена, работала, развивалась как личность, путешествовала, а я бы с собакой дома оставался". А я потом сижу и плачу. Ну и зачем мне это? Пусть лучше она не приходит вообще".

А я чувствую себя виноватой за все. Да еще и дополнительно потому, что я-то, старый уже человек, получается, живу в хорошем и счастливом по преимуществу мире, а она с Вениамином и другими – в плохом и несчастном.

Как вы думаете, могу ли я сейчас что-нибудь с этим сделать?

***

Уважаемые читатели!

Проблема, предъявленная мне моей посетительницей, которую я назвала Маргаритой, безусловно, существует. И в личностном (в масштабах семьи Маргариты), и в поколенческом плане.

Как ее решать?

Вернуться назад в прошлое и воспитать наших детей там мы не можем, да никто бы, конечно, на это и не согласился.

Что же предпринять здесь и сейчас?

Неделю мы будем собирать мнения, а в следующий понедельник я напишу, как в реальности закончилась наша встреча с Маргаритой и подробнее познакомлю вас с Вениамином и его семьей